В конце 80-х мне довелось какое-то время заниматься изучением фольклора в научно-методическом Центре народного творчества, в чудесном и тихом месте на территории Киево-Печерской Лавры.

Сотрудники отдела писали методические пособия и руководства, одновременно изучая такие же труды своих предшественников. Несмотря на то, что все полки стеллажей были уже завалены до отказа изысканиями, сделанными на благодатной ниве народного творчества, их число все росло, как в сказке о волшебном горшочке, который все варил, и варил кашу.

Наверное, можно было бы так и работать – писать «методички», изучать народное творчество по написанному, не видя его вживую, сидеть на еженедельных собраниях, с их обязательным приложением – политинформацией, отмечать все праздники и дни рождения на квартирах, сбросившись по три рубля на недорогую выпивку, увлечься эзотерической литературой или астрологией, распивать чаи, вприкуску с анекдотами и рассказами о текущем-повседневном… Однако, уже очень скоро я обнаружила у себя признаки клаустрофобии, понимая, что нахожусь в очень закрытом пространстве.

Коллектив был замечательный и дружный. Молодые и веселые выпускники «мистецьких» и литературных вузов, острословы, прекрасно могли развеселить и себя, и других, найти смешное в любой мелочи.

Особенно сплоченным коллектив становится в условиях опасности (и этот факт известен науке о поведении человека, как высшего животного). Для выживания люди объединяются, подбадривают друг друга, стараясь превратить «опасное» в смешное и даже нелепое и, таким образом, оказывают пассивное сопротивление авторитарному режиму.

Главную опасность для нашего коллектива представляла директриса. Она приехала в Киев из Барнаула, далекого сибирского края, не зная и не понимая украинского языка, но это не помешало ей возглавить Центр украинского народного творчества. Она руководила на русском – контролировала и держала в строгости подчиненных, вызывая их время от времени на ковер, издавала приказы и распоряжения.

При встрече с нею многие робели, то ли от ледяного спокойствия в голосе, то ли от немигающего взгляда серых глаз. От северной красавицы исходила доминирующая энергия хищника, а в широких скулах и азиатском разрезе глаз было напоминание о далеких предках-кочевниках времен «Золотой Орды». Директриса была небольшого роста, красиво и нарядно одевалась, всегда держала спину прямо и ходила на высоких каблуках. Пару сантиметров к ее росту добавляла пышная прическа, которая выглядела всегда безупречно, будто она только что вышла из салона парикмахерской. Даже в самые лютые зимние морозы красавица не одевала шапку – ходила с непокрытой головой. Вероятно, после суровых сибирских морозов Киев казался ей почти курортом, а мерзнувшие, столичные жители, привыкшие укутываться в теплые шарфы и шапки – жалкими мимозами, которые понятия не имеют о том, что такое настоящая русская зима.

У северной красавицы был большой интерес к кадровым перестановкам. Она как будто играла в шахматы, но по своим правилам. Решение о том, какую фигуру куда поставить, а какую убрать с шахматной доски – принималось спонтанно, по настроению. Когда однажды ее посетила идея проверить и меня на прочность, в ход был пущен один из главных инструментов – ее заместитель по научной работе.

Заместитель вызвал меня на собеседование, которое очень скоро превратилось в экзамен. Поскольку явных признаков моей некомпетентности обнаружить не удалось, то для гарантированного провала он вручил мне нотную запись произведения какого-то композитора из народа и попросил продирижировать.

Мне пришлось вспомнить уроки сольфеджио в музыкальной школе, настроиться на размер «три четверти» и пропеть с листа, без камертона и музыкального сопровождения. Вместо дирижерской палочки у меня был карандаш. Размахивая им на «раз и, два и, три и», я пела по нотам до тех пор, пока не услышала: «Хорошо! Достаточно!». Видимо, я выдержала экзамен, потому что интерес ко мне, как к кандидату для кадровых перестановок, больше не возникал.

Думаю, в прошлой жизни (в своем прошлом воплощении) суровая сибирская красавица, скорее всего, была тюремным надзирателем, или полицейским. За несколько минут до конца рабочего дня, когда мы уже закрывали свои тетради и готовились к выходу, у дери бесшумно появлялся ее силуэт с пышной прической, и тогда все умолкали. В воздухе зависало облако тревожной тишины. Мягко ступая по коврам среди застывших на месте фигур, Снежная королева, осматривала пространство вокруг зорким глазом охотника и, как правило, находила какие-нибудь несоответствия:

– Почему трубка телефонного аппарата такая грязная! Что ж, я так понимаю у вас в отделе некому этим заняться?  – восклицала она, брезгливо держа трубку двумя пальцами.

Никому бы и в голову не пришло, что можно вот так прийти и снять трубку телефона не для того, чтобы позвонить, а для инспекции на предмет чистоты.

– Надо регулярно протирать ее спиртом! Что у вас – спирта нет?

Этот прямой вопрос поставил всех в тупик. Как будто она зашла не в научно-методический отдел, а в лабораторию, где сотрудники в белых халатах возятся с пробирками, а где-то в шкафчике у них должен обязательно хранится спирт для обработки химической посуды.

– Зайдете ко мне в кабинет! Там у меня есть начатый флакон духов. Я думаю, вам его хватит!

Дорогие французские духи «Climate» из ее подарочной коллекции были пожертвованы для протирания общественного телефонного аппарата! В старину русские баре тоже любили показательные выступления. Могли не только наказать, но и облагодетельствовать! Например, пожаловать крестьянам свою праздничную одежду, залежавшуюся в сундуке! В том же духе получилось и выступление директрисы. Подарок, небрежно брошенный царской рукой, действительно был дорогим, особенно, если знать, что французские духи в ту пору невозможно было купить в магазине. Они просто не доходили до прилавков, надолго войдя в список дефицитных товаров, отчего их цена многократно увеличивалась.

Ну вот, теперь можно аплодировать!

В завершение – короткая история о том, как Северная красавица пошла на прием к стоматологу, рассказанная очевидцем.

Когда врач начал сверлить больной зуб, директрисе что-то не понравилось, и не понравилось настолько, что она остановила его руку с бормашиной и, сказав всего одну короткую фразу – «ДОСТАТОЧНО!», вышла из его кабинета.

Вообще-то это вся история. Но я хорошо могу представить, как после слова «достаточно», она сбрасывает салфетку, встает с кресала и решительно направляется к выходу, а доктор еще долго стоит в растерянной позе, с инструментом в руке и слушает, как возмущенно цокают по лестнице ее каблуки, удаляясь все дальше, и дальше прочь.

***