***

“Беженцы”, “вынужденные переселенцы” – эти слова всегда вызывают щемящее чувство боли и сострадание. Теперь я сама стала беженкой, и мне трудно в это поверить. После того, как началась война бегство из родного дома стало непостижимой реальностью. 

Только сейчас, в изгнании, начинаю понимать, насколько же он мой – родной, любимый и вечный Киев. Тут родились мои бабушка, мама и дочь. Тут выросла я сама. Детский сад возле Золотых ворот, школа на Прорезной… Кажется, даже с закрытыми глазами я смогла бы пройти по знакомым с детства улочкам и скверам. Когда теперь я увижу снова Софию, смогу пройтись по Золотоворотской, Рейтарской, выйти к Владимирской горке и посмотреть оттуда на Днепр? 

 ***  

Сент-Горикс-Ауденхове – деревня в Восточной Фландрии, недалеко от Брюссельского столичного региона, где я живу теперь, спасаясь от ужасов войны. Здесь очень тихо, не слышно ни воющих сирен, ни выстрелов, но от каждого громкого звука что-то внутри меня по-прежнему сжимается и замирает.  

Осматривая пространство вокруг, я стараюсь замечать все, что поможет ориентироваться на местности. Освещенные солнцем поля и холмы Фламандских Арден уже покрыты ярко зеленой травой, а в Киеве еще по-зимнему холодно …   

Первый поход за хлебом в местный магазин-пекарню стал событием дня. Она называется “Feelkeshof”. “Hof” – в переводе с нидерландского означает “двор”, а чей это двор знают лишь местные жители с большим стажем. Некий Филкес (он же Феликс де Гроот) купил здесь ферму в начале прошлого века, и название пекарни сохранило его имя. Все постройки двора Филкеса выглядят точно так же, как сто с лишним лет назад, а возможно и больше.   

Я иду за хлебом и вспоминаю свой первый поход в магазин.  Мне было тогда около четырех лет, и мы жили в Бышеве, приблизительно на таком же расстоянии от Киева, как я сейчас от Брюсселя. В руке была зажата горсть мелочи и записка от мамы, которую я еще не могла прочитать.  

В отличие от Сент-Горикс-Ауденхове, Бышев не сохранился таким, как я его помню в детстве, в далекие 60-е. Сейчас, после нашествия рашисткой орды, после обстрелов и авиаударов он превратился в руины, как и многие другие поселки вокруг.    

Помню, что шла тогда в магазин очень быстро, почти бежала, потому что мама сказала, что он скоро закроется. Стояла такая же теплая погода и, возможно, также, как сейчас, дул весенний ветер. Меня переполняло радостное чувство и даже восторг от того, что дорога, по которой я впервые шла сама, открывает мне какую-то тайну. Сейчас я бы расшифровала ее так: “Когда ты идешь по дороге, ведущей к простой и понятной цели – ты счастлив”. 

Ощущения родом из детства приходят неожиданно. В одно мгновение ты переносишься в другое измерение, где отсутствует какая-либо хронология или последовательность событий. Для этого достаточно всего каких-то пару совпадений, например – весеннее тепло и первый поход в магазин, проселочная дорога и подгоняющий тебя ветер.   

Я снова иду по дороге, совсем как тогда, в детстве. Меня встречают большие зеленые поля и холмы, овцы, жующие траву, внимательный взгляд лошади… Только сейчас вместо записки от мамы – в руке лежит небольшая и красиво оформленная “хлебная карточка” (назовем ее так), которую вручил папа моего зятя Люк. Еще он выдал мне хозяйственную сумку и карту-схему, которую заранее нарисовал на листе бумаги. Главный опознаваемый объект на рисунке – старая церковь. Ее высокий шпиль виден отовсюду, даже издалека.   

И вот я иду в сторону церкви. “Хлебная карточка” легко помещается у меня в ладони. Владелец пекарни по имени Ханс выдает ее только нескольким клиентам в деревне, которых знает с детства. На обратной стороне он пишет дату покупки и цену за штуку, а счет клиент с карточкой оплачивает потом, в конце месяца.   

Ханс – довольно зрелый мужчина высокого роста в фартуке. На вид ему лет пятьдесят.  Разговаривая с посетителями, он превращается в застенчивого мальчика с полудетской улыбкой. Речь его льется плавно и тихо. Он подробно рассказывает о том, из чего выпекался хлеб, какие в нем виды зерна. Пока я с ним веду мирную беседу, кажется, что та другая реальность, в которой стреляют, убивают, разрушают и бомбят, на время отступает. Она существует параллельно, и снова вернется, когда я останусь наедине со своими мыслями, чаще – среди ночи, в полной тишине.  

А пока я иду по дороге, смотрю на большие зеленые поля, слышу птичье многоголосье, в которое время от времени врывается звук проезжающего мимо авто. В сумке у меня лежит свежеиспеченный хлеб от “Feelkeshof”, завернутый в фирменный бумажный пакет, а дома в Киеве остался нетронутый батон, купленный наспех в соседнем ларьке в первые дни войны под вой сирен. 

Продолжаю идти по узкой дороге, мимо домов с флюгерами на крыше. Позади остался магазин и неспешная беседа с Хансом, впереди – неизвестность. Я иду по незнакомой дороге, подгоняемая весенним ветром – ветром перемен.